«Привет, я Олеся Шмагун. В январе я ушла из «Важных историй». Я по-прежнему сотрудничаю с OCCRP и занимаюсь теперь в основном историями, связанными с Центральной Азией — на полставки. Это значит, что у меня появилось свободное время и я подумала, что могу посвятить его чему-то хорошему. Поэтому один рабочий день в неделю я хочу выделить на волонтерство», – такой пост журналистка Олеся Шмагун написала 31 марта.
В нём Олеся выразила готовность помогать журналистам и активистам с расследованиями, объяснять, почему журналисты не интересуются вашей историей, рассказывать о том, как устроены СМИ. Также в посте журналистка говорит «Я решила взять небольшой брейк в работе и немного подумать о жизни». Мы поговорили с Олесей о том, с чем связана потребность в паузе и обращаются ли к ней за помощью. Справка. Олеся Шмагун, журналист-расследователь, работала над проектами «Панамский архив», «Русский ландромат», «Ландромат Тройки», нашла дачу бывшей жены Владимира Путина. До того, как заниматься расследованиями, работала спецкором в городской газете The Village, корреспондентом в отделе политики газеты «Газета» и на Авторадио.
А дальше что?
— Твоя фраза «Я решила взять небольшой брейк в работе и немного подумать о жизни», пожалуй, послужила главной причиной, почему захотелось с тобой поговорить. Возможно, всем нам, журналистам, не хватает этой возможности — остановиться, осмотреться, взять паузу и подумать, что я вообще делаю, чем я занимаюсь и чем хочу заниматься. С чем связан твой брейк?
— Думаю, с совокупностью факторов. Самый главный — абсолютное выгорание и, собственно, возможность взять эту паузу. Ты правильно говоришь, нам всем… Вообще, всему миру надо остановиться и, блин, подумать, что происходит и что мы делаем. Но не у всех есть такая возможность. Я поняла, что у меня она есть. Учитывая сильное выгорание, было глупо этой возможностью не воспользоваться и не остановиться.
— С чем связано выгорание? Ты ввязываешься в большое количество проектов? Или, может быть, с тем, что журналистское расследование в России — это довольно фрустрирующий жанр? В том смысле, что ты редко видишь результаты здесь и сейчас.
— С одной стороны, мне всегда было очевидно, что не надо ждать мгновенных результатов. Даже если взять супер-крупные расследования по всему миру, которые к чему-то привели — это же всегда работа не только журналистов. Журналисты — один из винтиков, которые позволяют общественной машине прокрутиться и чему-то измениться.
Но долгое время мною двигало какое-то… не скажу «тщеславие», но какая-то жажда — сделать что-то круто, научиться тому-сему… За последние годы мне удалось поработать с лучшими журналистами над самыми громкими расследованиями в мире. Я очень многому научилась и много попробовала. Я не хочу сказать, что я всего добилась, я могу еще бесконечно учиться. Но я как будто удовлетворила свою жажду личных достижений. То есть эта мотивация стала иссякать. Мне надо искать новую мотивацию либо уходить из журналистики. А если я остаюсь в журналистике, то в чём моя цель? И я, наверное, пока не могу себе ответить на этот вопрос.
Есть статьи, где есть конкретная жертва, которой можно помочь, но это 1% того, что вообще выпускает любая редакция, и это 1% того, что ты пишешь, когда работаешь в редакции.Что делать с 99% труда, который от тебя требуется?.. Я не знаю. Я понимаю, почему это нужно редакциям, но я не уверена, что 99% того, что выпускают журналисты нужно читателям. Поэтому так сложно найти в себе силы, чтобы этим заниматься.
Накопилось много претензий к тому, как устроены СМИ. Я вижу недоработки — в своей работе, в журналистике в целом, в том, как это устроено… Всё вместе это сложилось в абсолютную фрустрацию и непонимание, где должно быть моё дело, что я должна на себя взять и тащить.
Перекошенный мир
— Когда ты говоришь о претензиях к тому, как устроены СМИ, о чём идёт речь? О том, как себе представляют профессиональные стандарты журналисты? Или о том, с какими они сложностями сталкиваются из-за внешних препятствий? То есть это вопросы к цеху или внешним акторам?
— Это вопрос к внешним акторам. Потому что — как это работает в любом государстве? У тебя есть миллион возможностей получать информацию — через запрос, благодаря Freedom of Information Act, у чиновников есть необходимость хоть как-то отвечать на вопросы журналистов… А в России не работает буквально ничего. Кроме того, что ты сам выцарапываешь по клочкам какую-то относительно правдивую информацию.И общий результат — какой-то такой… Неудовлетворительный что ли? Не в том смысле, что журналисты недостаточно делают, а в том, что по итогу получается перекошенный мир.
Меня всегда фрустрирует во всех расследованиях то, что единственный способ представить позицию другой стороны — это одна фраза: «Он не ответил на наши запросы». При этом я знаю, что большинству из этих людей есть что сказать. Но мы не можем проникнуть в головы, никаких способов заставить говорить у нас нет. При этом не всегда герои так плохи, как в итоге получается. Выходит немного карикатурный мир, где есть «злодеи» и «хорошие люди». Понимаешь, о чём я говорю?
— Понимаю. У нас есть некие данные, на основе них мы складываем пазл, и он, как правило, получается монохромный. Нам бы действительно копнуть глубже — где-то понять мотивацию, где-то получить объяснение, почему так, а не иначе — но мы не можем.
— Да, и почему это важно? Есть лояльная аудитория, которая по умолчанию разделяет наши ценности, она остается довольна конечным продуктом. Но есть какая-то публика, настроенная скептически к журналистам. Она смотрит на то, что мы «складываем» в пазл, и не верит нам. И я не могу их за это винить. Мы не можем глубже проникнуть в суть вещей, а они думают — не очень-то похоже на правду, а значит — они всё врут, значит, есть некие интересанты, чьи интересы они представляют.
Я понимаю, что это не проблема журналистского сообщества, вообще ни в каком смысле. Мы делаем всё, что возможно в сложившихся условиях, но меня перестал удовлетворять результат, который в итоге получается.
— То есть ты ощущаешь, что мы работаем на поляризацию?
— Да! Абсолютно. Это больно. И как это исправить, я не понимаю. Я не могу предъявить претензий ни к одной редакции, с которыми я работала, работаю и, надеюсь, ещё буду работать. Потому что претензий к коллегам не может быть никаких. Но претензии к самой себе, к тому, какую картину мира ты создаешь… Здесь есть, о чём подумать.
Нужно больше данных
— С того момента, как ты решила паузу взять, твои размышления к какому-то решению тебя привели?
— Нет, прошло еще мало времени и я супер далека от решения. Для чего вообще мне нужен был тот пост? Я решила предложить людям помощь не столько потому что хочу помочь ответить на какие-то вопросы (на большинство вопросов мой ответ: «Я не знаю»), сколько для того, чтобы расширить собственную картину мира и представление о том, как устроена журналистика. Чтобы лучше понять, с какими проблемами сталкиваются люди, когда общаются с журналистами. Я всё время работала в таких редакциях — в Москве, в федеральных, определённая повестка, то-се… Мне хочется пообщаться ещё с какими-то живыми людьми и, может быть, что-то понять.
— Объявляя о своей готовности помогать другим, ты, в первую очередь, хочешь найти ответ на свои вопросы?
— Ну, получается, что так, да. Скорее, хочется, больше данных для внутреннего анализа, для моей внутренней рефлексии о том, что такое журналистика и во что она превратилась.
— Люди откликаются на твой пост? Что это за люди к тебе обращаются?
— Да, есть несколько типов запросов. Один — конкретные, утилитарные от журналистов: вот есть такая история, где мы ещё не посмотрели? И я пишу — на госзакупках можно найти то, а в спарке — вот это… Это запросы по теме моих скилов, их конкретного применения.
Второй тип запросов — от активистов. Они спрашивают, как рассказывать о себе так, чтобы про тебя писали СМИ. Или как сделать так, чтобы у тебя было миллион подписчиков в соцсетях. С этими вопросами сложнее, ведь фактически надо объяснить активистам, что они что-то делают не так, рассказывают о себе недостаточно хорошо. Что не всегда подписчиков можно привлечь, делая полезные и важные дела. Что искусство вести блоги — это совсем особое искусство.
Иногда активисты предлагают мне вести за них соцсети или взять всю работу со СМИ на себя. Тут мне приходится отказываться. Я как волонтер готова оказывать стратегическую помощь, консультировать, как исправить ошибки, но не брать на себя фул-тайм работу.
Ещё один тип — это прямо отдушина — начинающие журналисты или те, кому интересно, как это всё устроено. Они просто говорят — слушайте, а можем мы созвониться и поговорить про вашу работу? Или: «Я журналист из такого-то города и хочу уходить из журналистики…»
Такие разговоры — это больше разговоры за жизнь. Они для меня самой очень полезны. Они помогают осмыслить собственный опыт и понять, что именно мне не нравится в журналистике, потому что ответить на этот вопрос не так-то просто.
Одна девушка, например, спросила, какие издания я читаю, а я вдруг с удивлением осознала, что никакие. Ну то есть, я слежу за тем, что происходит с Навальным. Если коллеги выпускают крупное расследование, я его, естественно, прочитаю. Но нет такого — сажусь, открываю, как раньше, газету, «Коммерсант» и получаю из неё картину дня.Только за мою жизнь в профессии журналистика очень сильно изменилась, и я, можно сказать, в авангарде этих изменений. Когда-то я работала в бумажной газете в отделе политики, а последнее моё место работы — инди-редакция, которая делает расследования. Это нечто совершенно новое, чего не было, когда я входила в профессию. И вот эти изменения я и пытаюсь осмыслить.
— Результатом твоего брейка может стать уход из профессии? Или так вопрос не стоит и это, скорее, про поиск себя в существующих журналистских реалиях?
— Ну, скорее, ответ: «Я не знаю». Всё так сильно меняется! Блин, то, что за последнюю неделю произошло (имеются в виду обыски у главного редактора «Важных историй» Романа Анина — ред.) — это мир, который уже отличается от мира, в котором я писала свой прекраснодушный волонтёрский пост. Внешние факторы меняются и то, как ты на них смотришь, тоже меняется, каждый день. Когда происходит что-то, вроде того, что происходило с Аниным — это очень задевает. В такие моменты хочется быть с коллегами и как-то проявлять солидарность. А так — теоретически, да. Могу вообще уйти и думать, чем заниматься. Есть вероятность такого исхода.