Журналисты разбирают этические кейсы о близости с персонажами своих текстов.
В идеальном мире журналист не должен подпускать истории, с которыми работает, слишком близко к себе, потому что тогда он утрачивает способность оценивать ситуацию объективно. Да что там – в идеальном мире ему бы и друзей не иметь вовсе: вдруг кто-нибудь из них окажется фигурантом проблемной темы, а ты не сможешь об этом написать, потому что – друзья же! Ещё бывает, что сами персонажи начинают видеть в журналисте единственную опору и последнюю надежду, и становится очень сложно им отказать.
Мы предложили журналистам три кейса о близости с персонажами своих историй и спросили – как бы они поступили в той или иной ситуации и почему именно так? На вопросы ответили: Екатерина Воронова (интернет-журнал Zvzda.ru, Пермь), Алексей Сабельский (журналист-фрилансер, Великий Новгород), Дмитрий Любимов (Idel.Реалии, Йошкар-Ола), Лидия Симакова (ТВ-2, Томск) и Олег Григоренко (межрегиональный интернет-журнал 7×7, Воронеж).
Кейс 1: «Ты – моя последняя надежда, Оби Ван»
Вы занимаетесь некой важной историей, в которой нарушены права B. Разобрались с ситуацией со всех сторон, написали текст, опубликовали, занялись другой темой. Спустя пару месяцев звонит В. и сообщает, что его ситуация развивается, причём в худшую сторону. А у вас другой текст, другой проект, дедлайны догорают, и вообще – вы, говоря откровенно, не планировали жизнь положить на защиту прав В. Как вы поступите и почему так?
Екатерина Воронова, Zvzda.ru: Сделаю что-то небольшое
Например, новость или фичер. Если буду понимать, что от меня ждут серьёзный материал, честно признаюсь, что не смогу. Ещё можно попытаться отдать тему другому журналисту.
Алексей Сабельский, журналист-фрилансер: Решить частную проблему – не главное
Скажу довольно циничную для некоторых вещь. Я считаю, что главная задача журналистики – не помощь в конкретных ситуациях, а институциональный контроль. Журналистика – это арбитр, который следит за соблюдением принятых правил, прав человека и так далее. Если при этом удастся улучшить жизнь человека или решить частную проблему — прекрасно, но не это главное. В такой ситуации я бы попробовал выкроить время, где-то подвинуть дедлайн, если возможно. Но если не получается, предложил бы коллегам заняться проблемой, попутно объяснив, в чём она заключается.
Дмитрий Любимов, Idel.Реалии: Отложу другие дела
Когда-то я работал на телевидении, то сделал репортаж о частном предпринимателе – москвиче, приехавшем развивать грибной бизнес в провинции. Репортаж вышел, всё было нормально. Примерно через полгода человек позвонил мне и сказал: у нас тут рейдерский захват, приехали люди в масках, с автоматами. Мои руководители сказали – мы не сможем заниматься этой историей. Это действительно были «не наши темы», поэтому всё, что я смог – дать человеку контакты тех изданий, которые могли бы чем-то помочь. И если бы вы задали этот вопрос пятнадцать лет назад, я бы сказал, что тут ничего не поделать – мы такие истории не рассказываем, а раз так, то я занят – мне надо замминистра на интервью пригласить, а до этого составить для него вопросы, затем… что там ещё по расписанию?
Но последние пять-шесть лет значительная часть моей работы состоит именно из регулярного отслеживания судеб героев. Я даже испытываю беспокойство по поводу определённых историй, где фигурирует проблема, а продолжения в виде её решения или иных изменений – нет. Поэтому в описанной ситуации, на мой взгляд, надо отложить другие проекты, найти время и рассказать продолжение истории человека – если есть представление и понимание, что именно моя журналистская работа может помочь. Хотя, возможно, больше требуется помощь юристов, правозащитников. В таком случае я сначала поделюсь информацией с ними – это как раз мой алгоритм действий.
Лидия Симакова, ТВ-2: Не брошу!
Это мой герой — раз про него написала, пусть даже что-то изменилось в худшую сторону, то продолжу писать про него. Там могут быть новые подробности дела, которые смогут обеспечить ещё больше внимания к проблеме или к герою. Буду параллельно работать на двумя текстами. Бросить-то как?
Олег Григоренко, 7×7: Постараюсь найти другой поворот темы
Я предпочитаю подходить к текстам с позиции того, что именно в уникальной истории героя типично и почему нарушение его прав означает дефект системы, а не досадную случайность. С этой позиции к продолжениям подходить просто: ведь если ситуация стала хуже, значит, в той тенденции, которую мы описывали, тоже произошли изменения. И эти изменения — предмет для нового материала.
Найти место для этого материала в текущем редакционном графике — задача больше техническая, чем творческая. Но бывают случаи, когда исходные ситуации не меняются, меняется лишь объём информации: становится больше судебных решений, переписки с властями, комментариев героя, но, по сути, всё остается в одной точке. Идеальный вариант — найти другой поворот темы, написать не репортаж, а аналитику с привлечением экспертов, сделать интервью с человеком, от которого зависит изменение системы, хотя бы в той маленькой области, где происходит контакт этой системы с героем. К сожалению, для этого не всегда есть достаточно ресурсов, когда «тема закрыта» (ненавижу это выражение и стараюсь его не использовать) первым текстом. Тогда приходится ждать развития ситуации, тех самых изменений из первого пункта.
Вот пример истории «с продолжением»: раз и два. Я работал с этой темой как редактор. В первом случае мы попытались понять, в чём именно заключается «системная ошибка», во втором — выяснить, почему не было реакции на проблему. А вот история, в которой мы все ещё ждём перелома (((
Кейс 2: «Если друг оказался вдруг…»
Ситуация 2. У вас есть знакомый A. Он общественный активист / бизнесмен / депутат / педагог (неважно). Вы давно знакомы, и вы знаете A. исключительно с хорошей стороны. Но вдруг узнаёте про А. «нечто-не-очень-хорошее», и это «не-очень-хорошее» определённо имеет общественную значимость. Как вы поступите и почему так?
Екатерина Воронова, Zvzda.ru: Буду взвешивать
Трудный вопрос. И многое зависит от ситуации. Я буду взвешивать и отталкиваться от того, что конкретно произошло и насколько это причиняет вред другим людям. Я сейчас как раз в такой ситуации, и я не вмешиваюсь. Наверно, буду действовать (или бездействовать) из соображения меньшего зла меньшему количеству человек.
Алексей Сабельский, журналист-фрилансер: Зло – понятие относительное
Конкретный пример. Осенью в Великом Новгороде журналистка заявила об изнасиловании главным редактором муниципальной газеты (он – её коллега из другого издания, не начальник, что важно в контексте этой истории). Уголовное дело завели только после публичной огласки на уровне правления Союза журналистов России. При этом часть коллег и друзей в профессиональной среде предпочли промолчать, зная о, вероятно, случившемся. То есть, его коллеги готовы были мириться с обвинением со стороны менее близкой им коллеги в тяжком преступлении, которое не расследуется, ради дружбы. Когда я начинаю размышлять, промолчал бы я в случае совершения хорошим знакомым чего-то «не-очень-хорошего», то вспоминаю об этом случае.
Считаю, что личные знакомства или хорошая публичная репутация человека не должны вставать на пути правды, но зло – понятие относительное. Для кого-то дать 1000 рублей сотруднику ГИБДД – зло, а для кого-то это будет нормальным явлением, вопрос в том, с какой степенью обыденного зла (или несправедливости, если хотите) мы готовы мириться.
Дмитрий Любимов, Idel.Реалии: А кто источник?
Очевидно, должно быть понимание, каков источник компрометирующей информации. Несколько лет назад была серия публикаций в соцсетях, как бы дискредитирующих местных правозащитников. В постах были обвинения в том, что они «на иностранные гранты купили квартиры». Автор – блогер с выдуманным именем и фейковой фотографией. В той ситуации я решил, что необходимости в комментариях обвинённой стороны нет. Во-первых, покупка средней квартиры – не криминал. Во-вторых, распространенная информация не нашла массового читателя. В-третьих, фейковый источник. Я для себя так и определяю границы: обращаю внимание на источник информации, на массовость распространения информации ну и на содержание – есть ли повод что-то уточнять?
Вот ещё что: мне было бы сложно не обратить внимание на компрометирующую человека информацию, если бы я узнал о ней лично, а не из постов фейкового блогера. Да, тогда я бы обратился к человеку за разъяснениями. Как бы поступил в итоге? Очевидно, мой собеседник был бы в курсе, что история, которая стала известна, будет опубликована.
Лидия Симакова, ТВ-2: Буду искать железобетонные доказательства
Если поступок имеет общественную значимость, и, например, могут пострадать или уже пострадали люди, то, безусловно, копать в этом направлении буду. Буду искать пострадавших, общаться с ними. Писать только при наличии железобетонных доказательств. И после разговора со знакомым. Кстати, поэтому я стараюсь особо ни с кем дружеских отношений не заводить. Потому что окажешься между двух огней.
Недавно у меня был аналогичный случай. Писала про активиста, который был близок с одной моей знакомой. Активист тот действительно «накосячил», но информация была неофициальной – шушукались по своим. Потом одно вполне официальное движение разорвало всякие контакты с этим активистом, и мне представилась возможность написать о нём и его «косяках». С комментариями всех причастных. Знакомая пока мне ничего не писала…
Олег Григоренко, 7×7: Заявлю о конфликте интересов и отдам тему
Если с этим человеком у меня хорошие личные отношения, я передам информацию другим сотрудникам редакции и честно признаюсь в конфликте интересов. В таких случаях очень помогает формализм — внятные критерии «тема / не тема» и чёткие обязанности редакторов и авторов при работе с текстом. Нарушать их, утаивая информацию или готовя текст в определённом ключе — просто непрофессионально. Я стараюсь выстраивать (хотя бы для себя лично) такие границы там, где я работаю, «не дожидаясь перитонита».
С ситуацией «узнал про хорошего знакомого что-то плохое» я в профессиональной жизни не сталкивался, но был в двух похожих: «узнал про нехорошего человека хорошее» и «узнал про нехорошего человека плохое». «Нехороший человек» — это чиновник, с которым у меня был личный конфликт. В обоих случаях просил работать с темой своих коллег, объясняя причины и суть своего конфликта интересов.
Кейс 3: «Чип и Дейл спешат на помощь»
Вы занимались некой сложной историей С. Долго занимались. Со всей отдачей и душой. Так, что С. стала вам близка. Вы переживаете о ней примерно так же, как о близкой подруге, и ощущаете, что переходите профессиональную грань – начинаете буквально ненавидеть тех, кто вредит / нарушает права С. и постоянно думаете о том, как ещё можете ей помочь. Причём не только публикациями, а, например, думаете, не начать ли сбор подписей/денег в её поддержку. Как вы поступите и почему так?
Екатерина Воронова, Zvzda.ru: А что плохого?
Начну сбор денег и подписей) Не вижу здесь ничего дурного. Если я могу помочь, то я постараюсь сделать это. Кроме того, что я журналист, я – друг, партнёр, сестра, женщина. Да кто угодно.
Алексей Сабельский, журналист-фрилансер: Можно помогать, но максимально открыто
Надо отталкиваться от миссии медиа. Если почитать российские медиа, то такого можно найти очень много. И это нормально хотя бы потому, что понятие «медиа» стало намного шире. Возникает вопрос: почему одно и то же для журналиста считается дурным тоном, а для блогера — нет? Он ведь точно так же формирует картину мира потребителя информации. Некоторые блогеры имеют охваты больше, чем многие издания, зарегистрированные в Минюсте. Я считаю, что журналист может заниматься помощью, но и помощь должна тогда оказываться максимально открыто для аудитории. Этого достаточно для декларации возможного конфликта интересов. Автор или редакция уже не могут называть себя объективными. Помогать и принимать чью-то сторону – не плохо. Плохо — обманывать аудиторию, говоря об объективности там, где её нет.
Дмитрий Любимов, Idel.Реалии: Всё ситуативно
Было совсем недавно – я пообщался с семьёй, в которой старший ребёнок тяжело болен. Вышла публикация. Примерно через неделю мама участвовала в пикете, попросила помочь распространить информацию среди знакомых журналистов. Для них это было важно и у них уже был отрицательный опыт взаимодействия – как правило, им говорили: «Не наша тема», «Начальство не разрешит» и всё в том же духе. Я связался с журналистами. Откликнулась примерно треть тех, с кем я общался, а дальше журналисты передавали информацию по цепочке. В итоге на республиканском телевидении вышел небольшой сюжет. 3-4 местных сайта опубликовали новости. Журналисты одной из еженедельных газет пригласили участниц на круглый стол по этой теме. Своё обсуждение собралась проводить даже местная Общественная палата.
Мне кажется, всё очень ситуативно: ты, с одной стороны, оцениваешь собственные возможности и компетенцию, с другой – эмоционально определяешь ситуацию и отвечаешь на вопрос – есть ли у этого человека тот, на кого ему можно надеяться?
Лидия Симакова, ТВ-2: Тут тонкая грань
Начну сбор подписей/денег в поддержку, если посчитаю, что это поможет. Да, я понимаю, что это уже активизм. Но себя активистом не считаю, ибо впрягаюсь не за всех. И не всегда. Вот, например, выйти на пикет в поддержку Голунова или против домашнего насилия — это уже активизм? Или просто выражение своей позиции? А если написать материал про проблему героя, разместить его у себя в ФБ и попросить помочь: оглаской, деньгами или морально? Это тоже активизм? Тут, как мне кажется, тонкая грань.
У меня есть одна очень личная тема, которая мне иногда мешает. Лишает мои статьи объективности. Я стараюсь абстрагироваться, но не могу. Это когда пишу об Украине. Там мой дом, семья, и по-другому я не могу. Прошлым летом ещё и волонтёром туда поехала. По результатам потом написала статью, и она не получилось у меня, увы, объективной. Но пока так.
Олег Григоренко, 7×7: Мы журналисты, мы можем рассказать историю
Обычно я начинаю общение с героями с фразы: «Мы журналисты. Единственное, чем мы можем вам помочь, — рассказать вашу историю». Это помогает, и мне очень тяжело представить себя участником описанной ситуации. Но мне приходилось работать с журналистами, которые становились не просто авторами, но участниками истории. Их вовлечённость становилась причиной конфликтов в редакции, и однажды мы даже разбирали такой кейс на внутриредакционной конфликтной комиссии с привлечением стороннего медиатора. К счастью, нам удалось договориться о том, как «вовлечённый автор» в дальнейшем будет взаимодействовать с редакцией по этой теме и при этом остаться внутри профессиональных стандартов.